Без права на покой [Рассказы о милиции] - Эдуард Кондратов

—   Не отпустить ли нам Солуянова? — спросил Барды­шев.

—   Надеетесь, что наведет? А если побежит предупреж­дать хозяина?..

—   С ним нужно на чистоту, Евгений Васильевич. И задать задачку. Мужиком он показался мне стоящим. Захвачен чувством ложного товарищества, показного воровского братства... Нарисовать картинку: его преда­ли!..

—   Вызывайте! Попробуем рискнуть.

Фимка настроился воинственно: или ордер прокурора на арест—или свобода!

—  До каких пор...

Бардышев не дал ему закончить:

—   Вспомнили приятелей? Имена, адреса, клички?

В голосе следователя Фимке почудились нотки

торжества. Заговорил менее пылко:

—  Мне нечего вспоминать. Прокурор над вами — сроки жмут, а вы на нулях!

—   Не скажите, Ефим Сидорович. — Жуков присел на стул напротив. Широкое лицо его было утомленным. — Зря, Фимка, ерепенишься. Поверь мне, старому воробью. С вашим братом без малого тридцать лет воюю. Как считаешь, могу кое-что?

—   Вам виднее...

—  Тогда слушай, где совру — поправляй. С поезда вы явились на материну квартиру. Там сменили одежду. Прямым ходом в кафе «Чайка». Там встретили Семена Петровича Гераськина, по кличке Чабан. Он отвел вас к Пигалевой Тамаре Федоровне, кличка ее Томка-фикса. Правильно излагаю?

Фимка не скрывал удивления. Хлопал глазами, все больше вжимая голову в плечи. Загорелое лицо его покрывалось серым налетом. Облизывал сухие губы. Билась, как муха в паутине, горячечная мысль: «Влип! Прощай, свобода!». Противно хлюпало в носу.

—  Ага.

—   Не ага, а так точно! — жестко заключил Жуков, вставая и переходя за стол. — Не был с нами откро­венным, себе повредил, гражданин Солуянов. Как слышали, обошлись без вас. Билеты вы реализовали фальшивые!

—   Как же кореш мог?! — всхлипнул Фимка. — Он что, раскололся?.. Сам на меня?..

—   Мог! Он вор и мошенник. Любитель пожить за счет ближнего своего. Под себя гребут и Томка, и Сенька, и хозяин твой!

—   Вы и Знакомого забрили!

Вмешался Бардышев, видя растерянность Солуянова:

—   У вас есть шанс, Фимка, помочь следствию.

—   Что делать?

—    Пока немного. Дадим вам справку, что вызывались как свидетель в милицию. Это для завода. Сами сейчас пройдете в кассовый зал и обязательно покажетесь жене Гераськина. Вот, мол, я — на свободе.

—   А вы следом? — понял Фимка. — Подсадной уткой, выходит...

—   Считайте, что так. Если нет, вот ордер, подписанный прокурором. Вы так хотели его видеть! А дальше вам дорога ведома: черный ворон, окна в клетку. Позабыт- позаброшен...

Согласился Фимка. Вдогонку Бардышев кинул:

—   Комнату твоей матери, Фимка, обещали освободить.

Мимо ушей пропустил Фимка слова следователя.

Владело им одно страстное желание: встретить Чабана и избить до смерти, как шкодливую собаку! Отлупить его кралю!.. А там — будь что положено. Притопал в кассо­вый зал. Потолкался в очереди перед оконцем, где сидела Клавка. Потом — к окну дежурного по вокзалу, чтобы получше приметила, как свободно он разгуливает. И слов­но прирос к полу. Замер на полушаге, втянул голову в плечи. Заспешил вон из зала.

Бардышев огляделся: чего испугался Фимка?.. Возле оконца билетной кассы, припадая на согнутую ногу, топтался согбенный старик в темном плаще.

Дудников!

Испытание, лейтенант Бардышев! Что это, место заранее обусловленной явки? Или встреча случайная?.. Куда умелся Фимка?.. Что делает здесь Дудников?.. И все же Бардышев выскочил из кассового зала.

Фимка, увидя знакомого, струсил до онемения. Он знал: позади милицейский «хвост». А если Знакомый посчитает, что Фимка специально навел милицию на него? Это смерть! И он бежал по первой платформе, позабыв договор с Жуковым. Ему не было дела до Чабана и Томки-фиксы. Стремление исчезнуть из города оттеснило все другие чувства. По второму пути двигался грузовой состав. Фимка ловко зацепился за поручни, забрался на тормозную площадку, пугливо огляделся и присел на пол. Бардышев дождался, пока хвостовой вагон скрылся за поворотом к железнодорожному мосту через Самару. Вернулся в кассовый зал, но Дудникова там уже не обнаружил.

Полковник сердито глядел на Жукова. Пухлое лицо налилось краской.

—   Кончили лирику! Беритесь за расследование убий­ства — весь сказ. Сами знаете, Евгений Васильевич, половина отдела в отпусках. Билеты вы размотали. Бардышев, кажется, толковый малый?..

—   Приживается.

—   Ну и ладненько. За дело!

—   Фальшивобилетчики...

—   Кончили! Теряете минуты, товарищ майор. Проку­рор извещен. Дежурный следователь, судмедэксперт — на месте. Труп — в электричке.

Жуков забежал в кабинет за сумкой. Там — Барды­шев.

—   Убита женщина в электричке, — потерянно со­общил Евгений Васильевич. — Нам с вами, товарищ лейтенант, вести это «мокрое» дело.

—   А билеты? А преступники?..

Жуков поморщился, как от зубной боли.

—   Не акайте, Владимир Львович!.. Как повел себя Солуянов?..

—   Фимка столкнулся у касс... с кем бы вы думали? С самим Дудниковым и сбежал.

—   Ермилка брал билет?

—   Не успел понять. За Фимкой, а он — на грузовом поезде, как полоумный.

—  Де-ела-а-а!.. Берите машину, толковых дружинни­ков — и к Дудникову! Ищите зацепки по билетам. Вот ордер на обыск... А самого — сюда!

Вернулся Жуков с места происшествия часов в один­надцать вечера. Просматривал первичные бумаги, рапорт милиционера, сопровождавшего труп.

— Товарищ майор, помощник машиниста явился.

Жуков оторвал глаза от бумаг, снял очки в роговой оправе.

—   Пригласите! — сказал он сержанту.

Молодой парень в форменном пиджаке с отличитель­ными нашивками на рукавах мял берет в ладонях.

—  Садитесь!.. Давайте-ка вспомним, что вам известно по данному случаю. — Жуков включил магнитофон, предупредив об этом свидетеля. — Видели ли вы, где села в вагон Кузина?

—   На этот рейс пассажиров бывает мало. Одета она была празднично — трудно не заметить. Уже включили фонари, и я обратил внимание на блеск украшений на ее шее. Это было в Водинской. А когда тронулись, машинист послал меня по составу проверить освещение. В третьем вагоне женщина сидела одна. Это точно! Остановились на сто семьдесят втором километре. Я уже был в хвостовом вагоне. Смотрю, из дубнячка метут двое. Рослый мужик и тоненькая, как гимнастка, девушка. Она — в темных очках. А ему я, признаюсь, позавидовал: туфли на высоком каблуке! Давно мечтаю иметь такие. Успели они сесть. Пошел в голову поезда. В третьем вагоне увидел троих. Женщина в украшениях и те двое. Говорили громко, но как я приблизился, замолчали. Женщина была расстро­енная, на лице красные пятна. Парень отвернулся к окну. Только длинные волосы завитками по вороту синей поролоновой куртки...

—   Узнали бы их? — спросил Жуков.

—   Наверное... Полусвет был в вагоне, да и торопился я — к Козелковской подъезжали.

Жуков отпустил железнодорожника.

За полночь вернулся Бардышев.

—  Дудникова застали на пороге. В Читу собрался. — Лейтенант подал Жукову железнодорожный билет. — Не поддельный, кажется...

—   Владимир Львович, какой сегодня день?

Не тотчас отозвался лейтенант. Сел на диван, протер очки, наморщил лоб.

—  То-то же! — Жуков потянулся и вызвал дежурную машину. — С рассветом поезжайте, Владимир Львович, в дубравку, что на сто семьдесят втором километре перегона Козелковская — Водинская. Там должны быть следы парня и девушки. Ожидали электричку. Затем — продмаг, где Кузина была заведующей. Максимум внимания!.. Опросите жителей. А моему старому знакомому полезно побыть наедине. Утром с ним речи. За его флигельком, надеюсь, наблюдают? Бардышев кивнул головой.

В дубраве Бардышев с досадой ходил по десятку тропинок, видел сотни следов людей — обрывки бумаги, жесть консервных банок, лоскуты полиэтилена, яичная скорлупа... Он не выспался, продрог в открытой машине. На взлобке хозяйничал ветер, накрапывал дождик. Он мысленно ругал тех пассажиров, которые накануне сели в злосчастную электричку. С тем и выбрел на опушку. Двое мальчишек с корзинками спускались по косогору в лощину с озерком.